Белое солнце Пойнтера - Страница 77

Ничего, это еще не конец!

Не раздеваясь, даже сандалии не скинув, лишь стянув пустынные очки с банданы на глаза, я прыгнул следом, влетел стоймя в прозрачную толщу воды, в вихре пузырей проваливаясь все глубже, и завертел головой в поисках утопленницы. Вот она! Всплывать за лишним глотком воздуха не стал — не до того!!!

Женщина стремительно погружалась в ореоле струящейся ткани, сноровисто гребя стройными ногами. Ребенок у нее на руках затих — малыши воды не боятся. А я все не мог догнать упорную самоубийцу и детоубийцу заодно, барахтаясь по-лягушачьи.

Что поделать, не приучен я плавать. Водичкой из Анара в черте города хорошо тараканов выводить — столь гадостна, а в Мекане в воду попасть — оказаться на полпути к Последней Завесе. В нижнем течении та же река настолько насыщена недружелюбной к разумным жизнью, что по своей воле в нее сунется лишь полный кретин.

Именно полным кретином я и чувствовал себя за полтысячи миль от недоброй дельты великой реки, в теплой прозрачной воде хисахского залива Зодиакального моря. В груди жгло, глотку стиснуло, даже глаза ломило — про уши нечего и говорить. Похоже, в погоне за сохранением чужой жизни я упускаю свою… Если уже не упустил. Изловчившись достать край накидки утопленницы, я задрал голову, силясь разглядеть, насколько глубоко забрался.

Слишком глубоко. Солнечные блики, проскальзывающие между полотнищами волн, плескались в непредставимой высоте. Будто на тент ипподрома с арены смотришь.

Это ли зрелище, или предел, подошедший моей выносливости, заставили остатки воздуха вырваться наружу стремительно уносящимися ввысь пузырями. Понимая, что нельзя, ни в коем случае нельзя впускать воду в легкие, я еще долгие секунды нашаривал на поясе Зерна Истины в надежде заставить их сработать наподобие телепосыльного амулета…

Под пальцы с дурной настойчивостью лезла коробочка с зимелахом. В конце концов воля к сопротивлению иссякла, и я вдохнул воду… Закашлялся, давясь, выдохнул, вдохнул снова… И задышал, как ни в чем не бывало!

Хисахянка, покрывало которой я все еще не отпускал, выругалась как-то неразличимо-квакающе и покрутила у виска пальцем. Ребенок на сгибе другой ее руки засмеялся столь же скрипуче-булькающей трелью, глядя на мою ошарашенную рожу. От одного этого можно было с ума сойти. Меня же в сей абсурдной картине больше всего потрясло то, что малыш оказался столь же изукрашен узорами хны и обвешан украшениями, как и его мать. Даже в крохотных ушках мерцали сережки, усаженные яркими камешками.

Пробулькав в ответ что-то извиняющееся, я отпустил женщину. Та только вильнула искрящейся в воде полосой ткани, исчезая. Как золотая рыбка из прудов Переливчатых Медуз — вуалевым хвостом.

Уразумев, что помощь тут была по определению лишней, я дернулся было всплывать… а потом раздумал. Уж если намек чайханщика про «полдень у моря» раскрылся таким странным образом, имеет смысл как следует разобраться в этой стороне жизни хисахской столицы. Тем более что пределы города, как становилось видно, мне покинуть так и не удалось.

Медленно опускаясь на дно, я выхватывал взглядом из зеленого полумрака то обломок стены, то покосившуюся башенку. Когда-то Хасира простиралась вширь по всей бухте, заходя под обрыв, вздымавшийся тогда над окраиной на добрую сотню футов…

Три тысячелетия выкачивания газа из огромной линзы под побережьем заставили берег опуститься, скрыв под волнами древние улицы. Настанет срок, и весь город уйдет в море следом за уже затопленными кварталами, превратившись в таинственную легенду вроде сказаний о Принце Хисахском. Может быть, именно здесь, по заросшим ныне водорослями плитам мостовой, ступала его нога…

Однако улицы затонувшей окраины не пустовали и сегодня. Яркие прозрачные ткани призрачными шлейфами струились за жителями хисахской столицы, на время сиесты ушедшими в тень волн и прохладу морской воды.

Для меня стала ясна еще одна из причин одеваться столь легко. А заодно и необходимость в избыточном на первый взгляд количестве тяжелых металлических украшений — все это разнообразие служило недурной заменой балласта ныряльщиков за раковинами. От которых, по-видимому, и пришло дыхательное зелье, ныне подпольно распространяемое в зимелахе.

У меня балласта такого рода не наблюдалось, а веса одежды, сандалий и пояса едва хватало, чтобы компенсировать плавучесть тела, положительную даже без воздушного пузыря в легких. Приходилось то и дело подгребать, чтобы не воспарять над мостовой при каждом шаге, пока я не догадался набить карманы камнями.

Освоившись со своим телом в столь странном положении, я двинулся по улице, тысячелетия не знавшей света и воздуха, но отнюдь не пустовавшей. В противовес верхней Хасире, обескровленной избытком солнца сиесты и стражи султана, нижняя отличалась людностью и оживленностью.

Никакой поспешности в движениях плотная среда не позволяла, но это шло только на пользу подводной прогулке. Особенно удобно было неторопливо прогуливаться вдоль бесчисленных лотков в неожиданно частых и изобильных, не в пример сухой части города, торговых рядах. Продажа любого товара, которому не повредит морская вода, шла вообще без помех, а то, что могло не выдержать соприкосновения с сыростью и разъедающей солью, было укрыто в воздушных пузырях, удерживаемых простенькими заклятиями.

Разнообразие подводного базара в сравнении с бедностью надводного поражало. Единственное, что оставалось неизменным — мяса нельзя было сыскать и здесь. Но с этой особенностью местного рынка я уже успел смириться. Для китов в здешних водах слишком жарко, а дельфинов с касатками бить — все равно что боевых рогачей да гекопардов переводить на шашлык.